НАРКОТИКИ И МЫ

Мы предлагаем Вашему вниманию рассказ известного русского актера Александра Вертинского из архивного материала актера.
Прослушав этот рассказ на уроке, наши ученики выразили свое мнение по отношению к данной проблеме. Их мнения Вы сможете прочитать ниже.

Архив Александра Вертинского. Наше наследие. Москва, 1990г., № 1, стр. 101-103

И как смешна нелепая игра,
Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен…

…Это были 1910-1912 годы…
В нашем мире богемы каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания, каждый был резок в своих суждениях, щеголял надуманной оригинальностью взглядов и непримиримостью критических оценок. Все мечтали обратить на себя внимание любой ценой – дулись и пыжились, как лягушки из крыловской басни. А надо всем этим гулял хмельной ветер поэзии Блока, отравивший не одно сердце мечтами о Прекрасной даме, о Незнакомке…
Молодые актеры из глубокой провинции держали экзамен на статистов при Московском Художественном театра и по страшнейшему отбору из пятисот человек допускались в количестве приблизительно пяти к конкурсу. Из них брали двух-трех. В театре они годами изображали «толпу», это считалось за счастье и называлось «попасть в Художественный театр»… Так же было и в других театрах. Молодые актеры и актрисы томились годами на выходе и увядали. Они разочаровывались, бросали сцену, выходили замуж, иные кончали жизнь самоубийством.… Надо было иметь меценатов-покровителей или богатых любовников, или влиятельных мужей и родителей,  а иначе…
Вот тут и появился кокаин.
Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанный коричневых бочонках, по одному грамму. Самый лучший, Немецкой фирмы «Марк» стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали «с рук» - нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он  десять раз дороже. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей родились у вас в голове. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала. Вы улыбались самому себе, своем мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию. Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались бумаге, пробовали записать эти мысли…
Утром, почитав написанное, вы убеждались, что все это бред!
Передать свои ощущения вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающая понюшка, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. Итак, и сидели, белый, как смерть, с кроваво красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило сумасшествие. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман! Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас.<…>
..Вы ничего не могли есть, и организм истощался до придела. Пить кое-что вы могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действе кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие. Тут нужно было ловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всегда это удавалось. Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее. Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.
            Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал  понемножечку, потом все больше и чаще.
     -     Одолжайтесь! – по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-то добывать.… Обегав всю Москву в поисках работы и ничего, не найдя, я как-то сидел в маленьком садике при Театре миниатюр, который держала Марья Александровна Арцыбушева с мужем Юрием Константиновичем, в Мамонтовском переулке на Тверской… Марья Александровна не любила людей, слоняющихся без дела, вроде меня. И потому, когда она замечала такого человека, то всегда думала, как его использовать, приспособив к своему театру.
            Завидев меня среди своих актеров, она как-то вскользь заметила:
            Что вы шляетесь без дела, молодой человек? Шли бы лучше в актеры, ко мне в театр!
            Да, но я же не актер! – возразил я.- Я ничего, собственно, не умею!..
            Не умеете, так научитесь!
            Я призадумался.
            А сколько я буду получать за это? – деловито спросил я.
            Она расхохоталась
            Получать? Вы что? В своем уме? Спросите лучше, сколько я с вас буду брать за то, что сделаю вас человеком!
            Я моментально скис. Заметив это, Марья Александровна чуть подобрела.
            Ни о каком жаловании не может быть и речи, но… в три часа дня мы садимся обедать. Борщ и котлеты у нас всегда найдутся! Вы можете обедать с нами!..
            Таким образом, моим первым жалованием в театре были борщ и котлеты!
            …Однажды в театр пришел журналист, кажется, Сергей Яблоновский из «Русского слова» - самой большой газеты того времени – и написал рецензию о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной – критик всех поругивал, только обо мне выразился так: «остроумный и жеманный Александр Вертинский».
            Этого было достаточно, чтобы я «задрал нос» и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне.
            Марье Алексеевне пришлось дать мне,  наконец «жалование» двадцать пять рублей в месяц, что при «борще и котлетах» уже являлось базисом, на котором можно было разворачиваться. Но, увы… деньги эти главным образом шли на покупку кокаина.
            Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на  Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже «кокаинилась».
            Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» - извозчичью чайную у Петровых ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали это дьявольское зелье…
            Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых, наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния…
            Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга,… Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе…
            И я не сберег ее! Что это, кокаин, анестезия? Полное омертвение всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему. Психическое заболевание…
           Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под Марковского кокаина.
Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год!
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет  дальше? Сумасшедший дом? Смерть? Паралич сердца? А тут  еще галлюцинации… Я жил в мире призраков! Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр – профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке,  я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и ,тяжело шагая «по потрясенной мостовой» (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека.
- Опять галлюцинации! – спокойно подумал я, - Ведь этого же быть не может?
 Тем не менее, Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим то плаща.
Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было!
Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении.
- Александр Сергеевич! – тихо сказал я – кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!
Пушкин улыбнулся:
- Ничего. У меня возьмет!
Тогда я понял, что просто сошел с ума.
Я сошел с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше.
Профессор Баженов тотчас принял меня.
- Ну? В чем дело юноша? – спросил он.
- Я сошел с ума, профессор, - твердо выговорил я.
- Вы думаете? – как-то равнодушно и спокойно спросил он.
- Да. Я уверен в этом.
- Ну тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда.
И он начал, что-то писать. Через полчаса он так же спокойно вернулся к разговору.
         - Из чего же вы, собственно, заключаете это? – спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом.
         Я объяснил ему все, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае.
         - Обычные зрительные галлюцинации!- устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал:
         - Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же!
         Он засунул руку  в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул ее в окно.
         - До свидания!- сказал он, протягивая мне руку – Больше ко мне не приходите!
         Я вышел. Все было ясно.

МНЕНИЯ УЧЕНИКОВ О ДАННОМ РАССКАЗЕ

МНЕНИЯ УЧЕНИКОВ (видео материал)

НАЗАД